В деревне не было электричества, водопровода, школы, магазина и телефона. Зато в избе не было ни тараканов, ни клопов, ни блох, что по тогдашним временам меня удивило и порадовало. Деревня была бригадой льноводческого колхоза, и местные жители, главным образом, жительницы, все работали на льняных полях. Мы же должны были убрать картофель.
ШКОЛА ШКОЛ
ШКОЛА ОБЩЕНИЯ
(продолжение. Начало в № 1/2023 и сл.)
Картошка в Микулинском удельном княжестве
Сентябрь 1955
Первое впечатление от МЭИ было — да, это тебе не школа, в смысле не школа №37 в Первом переулке Тружеников. Очень похоже на давнее первое впечатление от школы — да, это тебе не детский сад. Все непривычно большое, ты сам вроде Гулливера, очнувшегося в стране великанов. Аудитории много больше классов, парадная лестница, коридоры длиннее стометровки.
Даже буквенные обозначения частей главного (дом 17 по Красноказарменной улице) и четырнадцатого (дом 14) корпусов, тоже называемых корпусами, сохранились. Правда, в мое время дальше литеры Л буквы вроде бы не использовались. Наш деканат оказался в корпусе Б на четвертом этаже главного корпуса.
Как раз в это время шла всесоюзная кампания замены комсомольских билетов, и мы с Толей в небольшой пестрой, не известно по какому признаку собранной компании отправились за этими билетами в Калининский[1] райком ВЛКСМ, благо он был минутах в десяти ходьбы неспешным шагом от института, на Госпитальной площади. Калининским было все вокруг: район, райком ВКП(б), райпродторг, РОНО, даже «колхозный» рынок. C новыми билетами зачем-то нужно было вернуться в институт, помню Толя все пытался обаять довольно симпатичную девушку, такую же первокурсницу, как и мы, но с другого факультета. Толя был тогда поначитанней нас, меня во всяком случае. При этом у него была не школьная начитанность, а такая элитарная, он как полковничий сын мог быть записан в библиотеку ЦДКА[2], в которой водились книги недоступные в рядовых библиотеках. Не то, чтобы запрещенные, но редкие: Сологуб, Северянин, Саша Черный, Бодлер. Вот он и щеголял цитатами. Выяснилось попутно, что девушка — дочь нашего лектора по физике — Гутмана. Никакого развития это знакомство, увы, не получило, отчасти, возможно, потому, что нам всем предстояла отлучка из Москвы.
Не скажу, что долгая, но все же.
Вскоре, в середине сентября, наш курс отправили на две недели в колхоз, на уборку картошки. Предприятия и учреждения Москвы более или менее постоянно направляли своих сотрудников в одни и те же колхозы или совхозы на сезонные работы: прополку, сенокос, уборку урожая овощей. МЭИ ездил в главный медвежий угол Московской области.
Лотошинский район, занимавший самую дальнюю Северо-Западную часть Московской области, в 1955 году был самым захолустным из всех её районов. До Москвы 160 км, до Твери (тогда Калинина) — 92 км. Через него не проходила и не проходит по сей день ни одна железнодорожная линия и ни одна сколько-нибудь важная автомагистраль. Теперь это не район, а «поселок городского типа областного подчинения Лотошино с административной территорией», по-прежнему захолустный. Известна эта местность двумя большущими природными заказниками. В советское Хрущевско-Брежневское и в постсоветское Ельцинское время эти заказники использовались как охотничьи угодья для правителей страны высшего ранга и их гостей. Но жилье для вельможных охотников и их обслуги находилось и находится не в Лотошинском районе, а в Конаковском районе Тверской (в 1955 г. — Калининской) области, и широкой публике известное как резиденция Завидово, по названию ближайшей станции Октябрьской (Николаевской) железной дороги. Реально ближайший населенный пункт носит дискредитирующее высшее руководство название — Козлово.
Вот короткий филологический анекдот на эту тему. Полицейский останавливает перебегающего шоссе пешехода и выговаривает ему: «Что вы все прёте через проезжую часть, ведь специально для вас, козлов, подземный переход построен!» Прохожий удивляется: «Товарищ лейтенант, а откуда вам моя фамилия известна?!»
Еще в районе есть Микулино городище, существующее с 1163 года и бывшее полтора века столицей Микулинского удельного княжества Великого княжества Тверского. Там же храм Михаила Архангела постройки 1559 г. на месте разрушившегося храма XIV века. В 1955 г. я этого не знал, да и храм в такой глуши тогда был в запустении (закрыт и разорён в 1922 г., открыт после реставрации в 1987 г., передан Русской православной церкви и действует с 1990 г.).
Деревня, в которую нас привезли и названия которой я, увы, не помню, насчитывала дворов 15, от силы 20. Было нас там примерно полгруппы. В одной избе жили мальчики: Анатолий Пославский, Владимир Лыско, Потапов Олег и Александр Смирнов, над которым Олег постоянно и довольно ядовито подтрунивал, ну, и я. Еще в одной избе жили Виктор Попов, Ростислав Санников, Федоров Алексей и кто-то еще, кого, увы, забыл. Девушки, из которых помню Марину Шишкову, Наталью Кахову и Нину Брюсову, жили в еще одной избе. Может быть, их было и больше трех, но я так запомнил.
Жили мы в классической русской избе, в которой главным элементом интерьера была русская печь. Настоящая русская печь с лежанкой, загнетком, подпечком и печурками. Я первым вызвался спать на печи и ни разу не пожалел об этом. Кто делил со мной это экзотическое ложе не помню, хорошо помню, что трое остальных парней, спавшие на полу, сильно зябли к утру, а мы на печи блаженствовали в тепле. Под головами у нас были хозяйские валенки, матрасы нам заменяли рваные овчинные полушубки, но тонких байковых[3] одеял нам было достаточно.
Хозяйка наша приносила нам молоко, хлеб и вареную картошку, ночевала она не с нами, а у соседей или родных. В чистой половине избы был квадратный стол с керосиновой лампой, лавки, несколько табуреток, поставец[4], но кровати я не помню, наверное, хозяйка забрала ее с собой.
В деревне не было электричества, водопровода, школы, магазина и телефона. Зато в избе не было ни тараканов, ни клопов, ни блох, что по тогдашним временам меня удивило и порадовало.
Деревня была бригадой льноводческого колхоза, и местные жители, главным образом, жительницы, все работали на льняных полях. Мы же должны были убрать картофель.
Наша работа состояла в ручной выборке картофеля из борозд, по которым прошлась картофелекопалка. Нас разбили на пары, выдали по большой, примерно на 3 — 4 ведра, корзине-торфушке[5] с двумя небольшими ручками. За смену полагалось собрать не то тридцать, не то двадцать пять корзин. На поле приезжал на гнедой лошадке, запряженной в телегу, учетчик с замусоленной тетрадочкой. В этой тетрадочке он рисовал против наших фамилий палочку, когда мы вываливали картошку из корзины в телегу.
Надо сказать, что тогда мы очень явно делились на две части: москвичи и приезжие провинциалы, «общежитейцы». Москвичи были развязнее, свободнее, за что их не любили тогда, да и сейчас не жалуют. Приезжие были обычно из малых городов, в больших ведь есть свои ВУЗы, а времени обжиться и притереться к столичным порядкам и нравам у них не было. Поэтому мы с Вовой никогда свою корзину полностью не высыпали. И все это с шутками, прибаутками — весело нам было, беспечально и беспечно. Мы знали, что никто нам за эту работу не заплатит ни рубля, да и стоит эта работа сущие копейки. Только два невысоких крепыша, гимнасты-разрядники Попов и Санников трудились без отдыха, корзину свою насыпали с верхом, опорожняли полностью и норму выполняли.
Как на машине времени мы оказались примерно в последней четверти теперь уже позапрошлого XIX века. Непролазная грязь, плетеные из ивовой лозы корзины, лошадка с телегой на деревянных с железными ободами колесах, русская печь, но все-таки керосиновая лампа, а не лучина. Еще вот на ногах почти у всех резиновые сапоги, а не плетеные из липового лыка лапти с онучами.
Жили мы скучно, вставали не очень рано, когда окончательно рассветало. А во второй половине сентября восход солнца на широте Москвы примерно в пол седьмого утра, и заход, разумеется, в полседьмого вечера. Главное, день очень быстро укорачивается в это время, минут на пять каждые сутки. За десять дней получится без малого час. Погода была неважная, пасмурно, довольно прохладно и дожди частые, противные, моросящие. По вечерам особо не разгуляешься. Собирались в нашей избе вокруг лампы, ну и «ля-ля тополя». Молодые, неопытные мы не запаслись алкоголем, а в пешей доступности магазина не было, и, если не путаю, мы так ни разу и не выпили за всю поездку.
Время от времени играли в преферанс. И как в романах из прошлой жизни, случился за картами инцидент. Как я теперь понимаю, и я, и мой визави были оба неправы. Ни разу мы об этом вслух не вспоминали, но оба, я предполагаю, не забыли. Примирение произошло на следующий день, и с тех пор вот уже больше 66 лет длится наша дружба, и бог даст, продлится до того самого дня, когда кого-то из нас не станет.
За пару дней до нашего отъезда в деревне был большой праздник, и тоже вполне в духе позапрошлой жизни. Бабы закончили сбор льна. Вот что по этому поводу пишут В.П. Копосов и Дмитрий Иванович Менделеев в статье ЛЁНЪ Энциклопедического словаря издательства Брокгауз-Ефрон (1896 г., орфография сохранена в пределах возможностей приложения Word):
«Льняной стебель в поперечном разрезе состоит из следующих слоев: верхней кожицы, лубяного слоя, камбия, древесины и сердцевины. Самый важный слой, ради которого и разводят лён — это лубяной, остальныя все составляют отброс. Но лубяной слой, в свою очередь, состоит из множества тончайших нитей или волоконцев, склеенных между собою и камбием клейким веществом, которое причисляют к пектозам. Цель обработки, которой подвергают льняные стебли по отделении от них семенных головок — разъединение лубяных волоконцев между собою, а равно отделение их от древесинных частей <…>.
Для отделения лубяных волоконцев от деревянистых частей и разъединения первых издавна применяется разстилка льна на земле или вымачивание в воде. Первый способ самый старинный и наиболее до сих пор в употреблении у нашего населения <…>. Разстилание льна по траве называют луговою или росяною мочкой, или просто росением.
В средней полосе России разстилают лён в конце августа, самое позднее в начале сентября. Если стоит погода очень теплая и ясные дни перемежаются дождями, то лён поспевает скоро, в течение 4-х недель, а если холодная с сильными ветрами, то срок затягивается до 5 и 6 недель, и тогда льну грозит порча или даже занесение снегом.»
Так со времен Микулинского княжества до самого краха развитого социализма росили лён, моля бога то о дожде в начале лета, то о вёдре и тепле в бабье лето. А теперь в Московской области лён не культивируется — некому.
Видно, осень 1955 года была благоприятна льноводам, лен выбрали, занесение снегом ему не грозило, можно было надеяться на получение хоть чего-то на трудодни[6] сверх того, что выращено на приусадебном огороде.
В обед бабы, их было человек шесть, вряд ли больше, все совершенно неопределенного возраста, ни одного молодого лица, и пара мужиков лет по пятьдесят с гаком притащили стол и лавки прямо на улицу под нашими окнами. Выставили несколько бутылок водки и дешевого крепленого красного вина, домашнюю снедь. Крепко выпили, а после громко и не очень стройно пели до темноты.
А через день увезли и нас, не помню, чтобы в автобусе кто-нибудь пел.
«Год великого перелома»
Москва 1956 г.
Начну опять издалека. Прав был один рыжий великий русский поэт прошлого века. «Причин на свете нет, а только следствия. И люди жертвы следствий»[7].
Обращаясь к событию в своем давнем прошлом, видишь его не само по себе, а только как звено в цепи событий, не только соединяющей сегодня с днем события, но и уходящей далеко-далеко назад, во времена, неразличимые из наших. Набрав название следующей главки, я почему-то вспомнил события, случившиеся в Венгрии в октябре-декабре 1956 года. Сообразил, что произошли они только потому, что в начале этого года случилось эпохальное событие, отклонившее вектор истории, и она потекла в новом направлении. Мои записки выглядели бы по меньшей мере странно без упоминания об этом. Поэтому я набрал название, которое вы только что прочли.
Не встречал никогда мнения, что с не меньшим основанием можно назвать так 1956 год, чем названный И.В. Сталиным в известной статье[8] 1929-й. Год, положивший конец — НЭПу, и начало — поголовной коллективизации, раскулачиванию, насильственному перемещению миллионов людей, иногда целых народов, голодомору, гибели множества мужчин, женщин и детей. Больше четверти века Россия двигалась курсом, намеченным в той статье, пока не стало ясно ее рулевым, что нужно менять курс, и они, чего от них трудно было ожидать, изменили его в правильном направлении. Оказалось, правда, ненадолго.
Двенадцать дней в феврале 1956 года заседал XX съезд КПСС, главным событием которого стало закрытое утреннее заседание, состоявшееся в последний день работы съезда 25 февраля. На этом заседании Первым секретарём ЦК КПСС Н.С. Хрущёвым был зачитан секретный доклад «О культе личности и его последствиях». Доклад был посвящён осуждению культа личности И.В. Сталина, массового террора и других преступлений второй половины 30-х — начала 50-х, вина за которые возлагалась лично на Сталина, а также проблеме реабилитации партийных и военных деятелей, репрессированных при Сталине.
Впечатление участников заседания от доклада было впоследствии обобщено одним словом — шок. Они без вопросов к докладчику и прений приняли два постановления — с одобрением положений доклада и о его рассылке партийным организациям без опубликования в открытой печати.
Экземпляры с текстом доклада были разосланы руководству зарубежных коммунистических партий. Из ЦК одной из них (Польская объединенная рабочая партия) произошла неизбежная утечка. Текст доклада был опубликован на английском, а вскоре и на русском языке уже в июне 1956 г. Примерно тогда же его прочитали «вражеские голоса» — «БиБиСи», «Голос Америки» и «Радио Свобода». «Дойче Велле» тогда, кажется, еще не вещала. Наиболее прозорливые читатели[9] доклада поняли, что Советская система потерпела крушение и ее гибель неизбежна.
В СССР сначала доклад зачитали на закрытых партсобраниях, потом, когда выяснилось, что шило нахально торчит из мешка, прочитали на общих собраниях рабочих коллективов. В последнюю очередь прочитали на собраниях групп всех ВУЗов страны. Насколько то, что нам прочитала доцент кафедры истории КПСС Мария (отчества не помню, за глаза называли ее Машка) Ситникова, совпадало с текстом, произнесенным с трибуны, до сих пор не известно. Ни стенограммы, ни аудио, ни кинозаписи не опубликовано до сих пор. А хорошо известно, что Н.С. Хрущев часто увлекался и на трибуне импровизировал. В СССР текст доклада был опубликован полностью только через тридцать два года (!). Я же никакого шока от услышанного не испытал, потому что хорошо представлял содержание доклада по рассказам родителей и других старших родственников.
В моей семье доклад был воспринят с воодушевлением. Достаточно сказать, что мой дед Радивилин Константин Ильич (1896–1938) был репрессирован еще в 1932 г., и тогда о его судьбе ни его детям, ни внукам ничего не было известно. Кроме того, моя мама Ольга Константиновна Радивилина (1912–1992) в юности была вхожа в дом члена политбюро ЦК ВКП(б) Яна Эрнестовича Рудзутака (1887–1938). Заинтересовавшимся тем, как, когда и почему это случилось можно обратиться к моим книжкам[10]. Они изданы мизерными тиражами, но в крупных библиотеках они есть. В том числе они есть в РГБ, сам проверял. Здесь приведу цитату из одной из них:
В докладе Рудзутаку был посвящен следующий фрагмент:
«Полностью отказался на суде от своих вынужденных показаний кандидат в члены Политбюро тов. Рудзутак, член партии с 1905 года, пробывший 10 лет на царской каторге. В протоколе судебного заседания Военной коллегии Верховного суда записано следующее заявление:
“…Его единственная просьба к суду — это довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признавать себя виновными. Что проверка обстоятельств обвинения отсутствует и не дается никакой возможности доказать свою непричастность к тем преступлениям, которые выдвинуты теми или иными показаниями разных лиц. Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном. Просит суд дать ему возможность все это написать для ЦК ВКП(б). Заверяет суд, что лично у него никогда не было никакой плохой мысли против политики нашей партии, так как он всегда полностью разделял всю ту политику партии, которая проводилась во всех областях хозяйственного и культурного строительства”.
Это заявление Рудзутака было оставлено без внимания, хотя Рудзутак, как известно, являлся в свое время председателем Центральной Контрольной Комиссии, которая была создана по мысли Ленина для борьбы за единство партии. Председатель же этого высокоавторитетного партийного органа стал жертвой грубого произвола: его даже не вызвали в Политбюро ЦК, Сталин не пожелал с ним разговаривать. Он был осужден в течение 20 минут и расстрелян. (Шум возмущения в зале.)
Тщательной проверкой, произведенной в 1955 году, установлено, что дело по обвинению Рудзутака было сфальсифицировано, и он был осужден на основании клеветнических материалов. Рудзутак посмертно реабилитирован».
На следующий день после такого собрания Лёля [так все и всю жизнь называли маму, А.Л.] пришла на работу, взобралась на стул и сняла портрет Сталина, один из миллионов портретов, которые висели во всех кабинетах, аудиториях, классах, проектных залах, цехах — везде. Конечно, сразу нашлась бдительная душа, которая побежала жаловаться в партком: «Радивилина сняла портрет Иосифа Виссарионовича!». Опытнейший аппаратчик, бессменный секретарь парткома Иван Иванович Дубовицкий, почесал репу и сказал: «Ну, раз народ хочет, то пусть так и будет».
Раз уж я обещал воображаемым читателям быть искренним насколько смогу, то признаюсь, что, пожалуй, я бы в тех обстоятельствах на такой жест не решился.
Так начался «великий перелом», огромная мощная страна, всего десятилетие назад вынесшая на своих плечах бо’льшую часть тяжести войны с мировым злом, оказалась царством, «разделившимся в самом себе»[11], и не устояло.
Эхо XX съезда КПСС, то близкое, то далекое, то громкое, то едва слышное не умолкало 35 лет, пока не распались и государство, и партия его породившие. Все дальнейшее оказалось неостановимо, как оползень. Судите сами, вот ближайшие отклики:
27 марта — в Венгрии реабилитированы Ласло Райк и другие жертвы репрессий;
14 апреля — открылась конференция Албанской партии труда, на которой сторонники Хрущёвской оттепели предприняли безуспешную попытку отстранить от власти Энвера Ходжу;
17 апреля — Вылко Червенков снят с поста председателя Совета министров Народной Республики Болгарии. На его место назначен министр внутренних дел Антон Югов; роспуск Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа);
20 июня — подписание в Москве в ходе визита президента Югославии И. Броз Тито в СССР (1–23 июня) совместного заявления правительств СССР и Югославии и «Декларации об отношениях между КПСС и Союзом коммунистов Югославии»;
30 июня — Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий»; Центральное руководство Венгерской партии трудящихся приняло решение о запрете кружка Петёфи;
8 июля — открывшийся в этот день июльский пленум Венгерской партии трудящихся снял с поста Первого секретаря ВПТ Матьяша (в 1956 г. писалось как Матиас) Ракоши. Новым Первым секретарём ВПТ избран Эрнё Герё, в руководство партии возвращены реабилитированные Янош Кадар и Дьюла Каллаи;
30–31 августа — в Пхеньяне прошёл пленум ЦК Трудовой партии Кореи: попытка прокитайских и просоветских фракционеров отстранить от власти Ким Ир Сена не удалась, началась кампания политических репрессий в КНДР;
23 октября — начало Венгерского восстания 1956 года (в советской печати оно называлось «контрреволюционным мятежом», чем по существу и являлось);
24 октября — ввод в Будапешт по просьбе правительства Эрнё Герё советских войск; Председателем Совета министров Венгрии назначен Имре Надь, призвавший мятежников сложить оружие. В стране объявлено чрезвычайное положение, введены военно-полевые суды; 400-тысячный митинг в Варшаве, Владислав Гомулка выступает с речью о десталинизации;
25 октября — Эрнё Герё снят с поста Первого секретаря Венгерской партии трудящихся и заменён Яношем Кадаром;
4 ноября — советские танки повторно вошли в Будапешт;
1 декабря — в Венгрии учреждены военно-полевые суды. Подавлена попытка Будапештского рабочего совета организовать всеобщую забастовку;
22 ноября — Имре Надь выманен из посольства Югославии и после нахождения под арестом в Румынии передан Венгрии (повешен по приговору суда 16 июня 1958 года).
Албания, Болгария, Польша, Северная Корея, Югославия и, безусловно, Венгрия оказались в турбулентном следе XX съезда КПСС, что привело к смене руководства их коммунистических партий, формально имевших самые разные наименования, и стало началом их пути прочь от СССР и России. Коммунистическому движению во всем мире был нанесен серьезный ущерб. В разных странах множество коммунистов, преимущественно левые интеллигенты, вышли из компартий. Влияние коммунистических идей в западноевропейских странах и северной Америке радикально сократилось и восстановиться уже не смогло.
Когда этот текст был готов я разослал его нескольким однокурсникам. Один из них — Виктор Львович Зайдентрегер прислал мне свои воспоминания о 1956 годе, тем более ценные, что на первом курсе он короткое время был секретарем курсового бюро ВЛКСМ. Вот что он помнит:
«По поводу Венгерского восстания. В самый разгар событий в 1956 г. комсомольское бюро ЭЭФа[12] приняло резолюцию, осуждающую ввод Советских войск в Венгрию. Куда они её отправили, не помню, но их начали везде вызывать и песочить, требуя отказаться от написанного. Не подействовало. Вот тогда и собрали комсомольский актив МЭИ в БАЗе[13] и предложили осудить членов факультетского бюро. Обсуждение было бурным, но собрание, не согласившись с той крамольной резолюцией, всё-таки ребят не осудило категорически, а лишь пожурило. Не помню, чем конкретно закончилось всё это дело, может быть выговор объявили? Но никого из комсомола не выгнали, из института не исключили.»
Похоже, что институтское начальство, в первую очередь партком, решили не поднимать шума, а погасить возгорание своими силами. Ну и слава богу. Ничего об этом собрании в момент события ни мне ни моим приятелям не было известно. Должно было пройти 66 лет, прежде чем известие о нем пришло из Берлина в Либезнице, городишко на границе Праги. Чудны дела твои, господи!
Тогда, если честно, я, конечно, заметил только венгерские события, слышал несколько раз о них «по голосам», но глобального значения событий 1956 г. не понимал. Не могу вспомнить ни одного серьезного разговора на эту тему со своими восемнадцатилетними ровесниками. Помню только, что недели две в октябре-ноябре ходил, дурачок, в институт со значком венгерского комсомола. Такая вот «фига в кармане», точнее на лацкане курточки, сшитой мне мамой, по выкройке из какого-то журнала.
Первая практика
Ленинград, Февраль 1957 г.
На первом курсе в обоих семестрах были у нас в расписании раз в неделю, не то 3, не то 2 пары подряд, занятия в мастерских. Мы должны были попробовать самые разные способы и технологии обработки металлов. Начали мы со слесарных работ. Если не путаю, разделили нас на две подгруппы, назначили каждому свой верстак и под руководством учебного мастера приступили мы к изготовлению молотка. Каждый из куска квадратного прутка — заготовки, должен был изготовить «слесарный молоток с квадратным бойком[14]».
Правильное название того, что каждому из нас предстояло сделать — головка. Молоток состоит, согласно стандарту, из трех деталей: головки, рукояти и клина.
На первом занятии учебный мастер продемонстрировал виртуозное владение напильником. Ему самому нравилось, как ловко он за одно движение снимает ровный слой металла толщиной в пару десятых миллиметра. Помню, он еще сказал: «Посмотрите на стружку. Как из-под строгального станка».
Конечно, настоящая головка молотка ни у кого из нас не получилась. Никто не сумел проделать в ней правильное отверстие под рукоятку. Это довольно сложно. Геометрически отверстие образовано овальным цилиндром небольшой высоты в середине головки и двумя овальными же усеченными конусами с основаниями на верхней и нижней поверхностях головки. Недаром слесари-инструментальщики — высшее сословие среди прочих слесарей.
Потом у нас были периоды изучения металлообрабатывающих станков — строгальных, токарных, фрезерных. Сколько помню, в мастерских не было ни карусельного станка, ни шлифовального. За станками последовала электросварка, каждый попробовал проварить непрерывный шов длиной сантиметров десять, от силы пятнадцать. К концу мая первого курса добрались мы до литья.
Все как у больших, небольшая плавильная печь, небольшие опоки, формовочная земля, модели, трамбовки. Лили, разумеется, не сталь или чугун, а силумин[15].
Когда металл разлит по формам, нужно довольно долго ждать, пока металл окончательно затвердеет, и чтобы отливка не потрескалась от внутренних напряжений при неравномерном охлаждении.
Нас распустили примерно на час, и мы: Толя Пославский, Володя Лыско и я, отправились в Лефортовский парк[16], тогда довольно провинциальный и запущенный. Был конец мая, тепло и солнечно. Взяли на прокат лодку и в прекрасном настроении отправились в плавание.
Что побудило Толю встать во весь рост и начать прогулку по лодке, выяснить не удалось. В то далекое время призыв «не раскачивать лодку» не был так прочно укоренен в народном сознании, как ныне. Поэтому результат прогулки оказался сколь предсказуемым, столь же и печальным. Толя оказался за бортом. Пруд в этом месте не глубок, но до пояса Толя оказался в воде.
Выволокли мы его в лодку, добрались до пристани. Толя выжал брюки, мы вернулись в мастерские, усадили его вплотную к плавильной печи. К торжественному моменту вскрытия опок он был почти сухой. Ну, это технологическая «…присказка, пожди: сказка будет впереди»[17].
Летом после первого курса практики не было, после зимней сессии на втором курсе нас отправили на технологическую практику в Ленинград.
Оговорюсь, однокурсник Сергей Бут утверждает, ссылаясь вдобавок на однокурсницу Елену Гордиенко, что эта практика была на третьем курсе. Я пока стою на своем, но в конце концов, это важно исключительно однокурсникам, а их внукам и правнукам это амбивалентно. Последнее слово должно понравиться Сергею, окончившему после МЭИ еще и мехмат МГУ.
Весь ли курс был на практике в Ленинграде или были еще и другие города, не знаю, но наша группа С3-55 была разделена на части. Я и Лыско попали на Кировский завод, Пославский — на ЛМЗ. В нашей «путиловской» подгруппе помню Леонида Снитковского, Юру Двина, наверное, было еще два или три парня, которых я не запомнил. Девушек помню пятерых: Кахова Наталья, Брюсова Нина, Кондрашова Юлия, Полухина Татьяна, Шейн Людмила, больше, кажется, никого и не было. Все они, кроме Нины Брюсовой и Тани Полухиной, о которой ничего очень давно не известно, умерли. Увы, увы.
Поселили нас в общежитии Технологического института[18], на Московском проспекте где-то у Московских ворот, от центра довольно далеко по меркам 1957 года. Проспект, соединяющий визуально шпиль Адмиралтейства и купол главного корпуса Пулковской обсерватории, в разное время назывался Обуховским, Царскосельским, Забалканским, Международным, Имени Сталина. Московским стал за год или даже меньше до нашего там появления, в 1956 г.
И до завода далеко. В Ленинграде метро начали строить в 1941 году, но по понятным причинам ничего не построили. Возобновили стройку только в 1947 и первую линию от Площади Восстания до Автово пустили в 1955. Вторую линию пустили аж в 1961 году.
Общежитие размещалось в старинном, во всяком случае, дореволюционной постройки здании. Мы с Вовой оказались в огромной, метров 40…50, комнате с полом чуть ли не мраморным и высоченным потолком. Посередине комнаты стоял огромный квадратный стол, заставленный немытой посудой и каким-то хламом неопределенного назначения. По всем четырем его сторонам стояли разномастные стулья. Ни одного шкафа. Не уверен, но была какая-то вешалка, или даже две, для верхней одежды. Да, ещё чайник электрический. Торцами к стенам стояли с десяток железных кроватей с панцирной сеткой и сиротским матрасиком на каждой. На этом всё.
В комнате постоянно обитало пятеро студентов «техноложки». Если я правильно тогда сориентировался, то сам факт поселения в это общежитие (может быть на этот этаж) был формой наказания за нарушения порядка или правил в другом более комфортабельном общежитии. Такая гауптвахта или, если хотите, губа. Нравы у них были соответствующие. Среди этой публики был паренек очень небольшого роста, худенький и робкий, остальные не называли его по имени, только Малой, с ударением на о. Только и слышно было: «Малой, чайник поставь», «Малой, тапки принеси», «Малой, за хлебом сходи». При нас его не били, без нас — не поручусь.
Утро начиналось с кровавой сцены. Леня Снитковский брился перед зеркалом, висевшим в простенке между окнами. Это был спортивного сложения юноша с негритянскими губами, черными жесткими волосами и такой же густой, жесткой и иссиня-черной растительностью на лице. Он занимался в секции бокса, и с удовольствием рассказывал, как каждую тренировку они начинают с разминания боксерской перчаткой носового хряща. Действительно, наощупь у него как бы не было в носу хряща, гуттаперчевый был у него нос. Я проверял. А вот зрение у него было неважное, а очков он не носил принципиально. Добавлю, брился он станочком типа «Жиллет» с отечественными лезвиями «Нева». Это по современным меркам пыточное орудие, а не инструмент для депиляции кожи на лицах самцов Homo sapiens. Борода у Лени росла быстро, порезы не успевали зажить до следующей процедуры и обязательно все до одного вновь кровоточили, а к ним все прибавлялись новые и новые. Так что каждый день мы присутствовали при перформансе «Кровавое утро». После второго курса Леня перевелся на ПТЭФ, чтобы не мучить свое зрение непрерывным черчением, которое было хлебом конструктора тех времен и, следовательно, главным занятием студентов, собирающихся стать конструкторами.
Не твердо помню, но кажется, завтракали мы с Вовой вместе с Натальей и Ниной. А что совершенно точно, ездили на завод мы с ними вместе.
До завода было далеко. Предпоследняя станция на линии метро была — Кировский завод. То, что надо. Сесть в метро можно было на станции Технологический институт находящейся почти в самом начале проспекта. А вот до нее трамваем, автобусом или троллейбусом. А набиты они под завязку, а темно, как ночью. А холодно не как в Москве зимой, а в тысячу раз противней, потому что сыро. Да и одеты все не очень по погоде.
Вот мы и приспособились ездить до метро в такси. Как раз незадолго до нас уравняли цену на такси — 1 рубль 50 копеек за километр и в «Победе»[19], и в ЗИМе[20]. В Москве ЗИМы в такси были очень редки, в отличие от Питера. На большую компанию не особо дорого, дороже трамвая, если он, как в Москве, стоил 30 копеек, но сравнимо с троллейбусом, если делить на четверых, а когда попадался шестиоконный, шестиместный с шестицилиндровым двигателем ЗИМ то на семерых. В ЗИМах к нашей четверке присоединялись курсовые «три грации» — Юлия Кондрашова, Татьяна Полухина и Людмила Шейн. В «Победе» мы тоже уместились бы. Девушки у нас были изящные, особенно Нина и Люда, совсем малюсенькие, прямо Дюймовочки. Но любой водитель уверенно считает до четырех, так что на «Победах» мы ездили вчетвером. Кажется, нам суточные выдали по 10 тогдашних рублей в день, и стипендия у всех нас была (про Наталью и Татьяну не уверен) 395 рублей. К слову, первую свою стипендию я целиком истратил на ярко рыжую кожаную папку с молнией, которая согласно тогдашней моде, сменила мой школьный фибровый чемоданчик. Она стоила ровно четыреста.
Завод огромный, иной город занимает меньше места на земле, а о числе жителей и говорить нечего. Завод в разное время чего только не выпускал: от паровозов до танков и от пушек до гигантских тракторов «Кировец». Среди прочего он производил паротурбинные силовые судовые установки для самых разных судов. По идее нам должны были показать производство турбин и дать в нем поучаствовать хоть тушкой, хоть чучелком. Ничего этого нам не только не показали, но и не упомянули, что это есть на заводе. Секрет!
Привели нас в темный, пропахший эмульсией и металлической стружкой цех. Показали целый склад деталей, которые я назвал бы тягами. Примерно метровые цилиндрические стержни диаметром около дюйма. На обоих концах шестигранные оконечники под ключ 32 мм длиной около 80 мм, засверленные по оси и с резьбой. Хранились они где-то долго и небрежно, поэтому изрядно заржавели.
Расставили нас по станкам, показали, как выставить нужную скорость вращения шпинделя, как закрепить деталь, как включить станок и, взяв в руку листок шлифовальной бумаги прижать его к вращающейся детали, надраить ее так, чтобы она блестела, как…, сравнение придумайте сами. То, которое моментально пришло мне в голову, и которое я десятки раз слышал от своих дядьёв в детстве и юности, не вполне печатно, хотя и не запрещено законодательно.
Дней двадцать в каждый из шести рабочих дней в неделю, по 6 часов (не 8! а иногда и меньше шести), согласно Трудовому кодексу СССР мы и занимались этой, с позволения сказать, технологией. Раздобыв отрезок прутка из нержавеющей стали, я тем единственным резцом, что был на моем станке, выточил себе на память фигурку вроде шахматной пешки. Отрезного резца я не раздобыл, и фигурка получилась так себе, но много десятилетий она стояла у меня на письменном столе, напоминая о прекрасном эпизоде жизни, а потом она незаметно пропала, как и не было ее никогда.
Кроме Кировского показали нам и Металлический завод — ЛМЗ имени И.В. Сталина. И он, завод, а не Иосиф Виссарионович, произвел на меня большее впечатление, чем наш Кировский, может быть, потому что нам его лучше показали. На ЛМЗ было много оборудования в буквальном смысле слова уникального. Некоторые детали мощных паровых турбин бывают многометровые, и станки должны быть соответствующие. Я и сейчас помню строгальный станок со столом размером с волейбольную площадку и карусельный станок, который можно поставить в любом парке культуры, и он не уступит соседней карусели, на которой катается пара десятков счастливых детей. Первый и единственный раз в жизни увидел я огромную разобранную мощную гидротурбину, немного напоминающую гигантского морского моллюска. Словом, это была одна из самых интересных экскурсий в моей жизни, наряду с Ватиканом или Прадо. Даже синхрофазотрон в Протвино, где мне случилось побывать, примерно через четверть века после ЛМЗ, не оставил во мне воспоминаний сравнимых по силе впечатления.
У нас было всего три совершенно свободных воскресных дня — субботы стали выходными только через 10 лет, 7 марта 1967 года. Кажется, мы с Вовой два из них потратили на походы в Эрмитаж. В один из этих дней было страшно холодно. На мне были любимые парадные, тогда в ходу было слово «выходные», красно-вишневые туфли на кожаной подметке. Пока мы от остановки трамвая в конце Невского дошли до главного входа, находившегося тогда на набережной, ноги мои от пальцев до коленей абсолютно окоченели. И минут двадцать после того, как мы вошли в здание музея, я все еще их не чувствовал.
Это был мой второй визит в Эрмитаж, первый раз я там был после девятого класса, но того посещения я абсолютно не помню, а начиная с этого у меня появились там свои особые любимцы: «Автопортрет» (1630) сэра Энтони ван Дейка (1599 — 1641) и «Портрет камеристки инфанты Изабеллы» (1623–1626) Питера Пауля Рубенса (1577 — 1640), а еще малые скульптуры Огюста Родена (1840 — 1917) «Поцелуй» (1899) и «Вечная весна» (1884). Когда мне случалось бывать в Эрмитаже не одному, то обязательно подводил своих спутников или спутниц к этим шедеврам.
За время практики мы с Лыско пару-тройку раз обедали-ужинали в ресторане «Кавказский» на Невском проспекте, в полуподвале дома теперь №25, и раньше номер был тем же. В путеводителе «Невский проспект. Дом за домом» (4-е издание) среди прочего говорится:
В 1813 году два участка на углу Невского и Казанской улицы приобрел причт только что возведенного Казанского собора. В 1814–1817 годах архитектор В.П. Стасов перестроил старые дома на Невском в трехэтажный дом в стиле позднего классицизма. Левая часть здания со стороны Казанской улицы, принадлежавшая Воспитательному дому, была сооружена в 1809–1810 годах А.Н. Воронихиным, надстроена и согласована с угловым домом в 1840 году П.С. Плавовым. В доме жили церковнослужители Казанского собора, в том числе его первый настоятель П.Н. Мысловский и последний — Ф.Н. Орнатский [новопрславленный святой великомученик].
В 1933 году произведена надстройка четвертого этажа. Долгое время здесь находился популярный ресторан «Кавказский» и гастроном.
А вот, что написано в путеводителе «Ленинград Довлатова» об этом заведении:
«Это было пристойное и дорогое двухэтажное заведение со строгим фейс контролем. Знатные иностранцы, расторговавшиеся гости с Кавказа, воры в законе, банкеты новоиспеченных докторантов, юбилеи значительных лиц. Хороший выбор грузинских вин, полный ассортимент кавказской кухни, знаменитый шашлык по-карски, подававшийся с живым огнем. Раз в неделю по субботам ресторан открывался в 7 утра для любителей хаша. Армянская густая похлебка из телячьих ног и рубца, принимавшаяся внутрь под водочку и снимавшая похмельный синдром, готовилась в этот день специально».
Замечу только, что Сергей Донатович Давлатов-Мечик (1941 — 1990) мог сколько-нибудь регулярно бывать в «Кавказском» только уже после службы во внутренних войсках, то есть с середины 1960-х до 1978 года. В это время цены в ресторанах были уже не те, что в 1957 году, да и сами деньги с 1961 года были другие. И еще, сколько помню, мы с Лыско всегда трапезничали в полуподвальном зале. Был ли там в наше время еще этаж? Не уверен.
Несколько историй, застрявших в памяти от этой практики в Ленинграде. Первая трагикомическая. Был на курсе студент Аркадий Чернышев. Белобрысый застенчивый и неразговорчивый. Он был, к сожалению, не здоров, время от времени у него случались припадки эпилепсии. Нечасто, но однажды это случилось прямо на лекции. В остальном парень как парень, приехал в Москву из Микуни[21] и поступил на Энергомаш, уже одно это требует отнестись к нему уважительно. Выпускники школ северных областей России, если их амбиции простираются дальше областного города, едут поступать все-таки чаще в Питер, чем в столицу. Не всякий на это решится. Питер ближе и дешевле.
У Аркаши были земляки в том общежитии, куда он попал со своей группой. Встреча земляков в то время обязательно означала неумеренное употребление алкоголя. А вот количество и качество закуски могло оказаться более, чем умеренным. Так или иначе, когда или водка, или силы у героя истории закончились, он отправился спать. Дошел до своего этажа, нашел дверь в свою комнату, открыл. Свет был выключен. Нащупал он выключатель, зажег свет, и увидел, а главное, услышал полуголую верещащую китаянку. Сбежались на крики соседи, вахтерши. Дело как-то вроде бы замяли. Но китайцы народ упорный, вслед за Аркадием, если не обогнав его, пришла в МЭИ «телега»[22] с требованием осудить и примерно наказать преступника.
Подробности стали известны, когда личное дело Аркадия Чернышева рассмотрела комсомольская первичная организация группы. Сверху было рекомендовано «исключить из рядов ВЛКСМ», что означало автоматическое отчисление из института. Группа проголосовала за «строгий выговор с занесением в личное дело». Потом было комсомольское собрание курса. Опять проголосовали за строгий выговор подавляющим большинством, правда, не единогласно, были и голоса за исключение. Наконец, комитет ВЛКСМ МЭИ, имевший права райкома, думаю единогласно, исключил Аркашу из комсомола. А директор тотчас же его отчислил. Через год или два, мы еще не выпустились, кто-то случайно встретил Чернышева в городе. Он работал в ночные смены в метро, и что-то писал! Вот бы почитать.
Через полтора года после этих событий познакомился я с девушкой, студенткой четвертого курса Плешки. И рассказал ей, не упоминая имен, про случай с Чернышевым. А она мне в ответ рассказала историю паренька из ее института, который был пойман на подглядывании за моющимися студентками в общежитейском, или лучше общежитском, женском душе. Так там тоже именно китаянки настояли на исключении бедолаги из комсомола и института. Менталитет, однако.
Две другие истории не такие печальные, но характерные. В один из вечеров отправились мы с Натальей Каховой в кино или на концерт в известный Дом культуры: не то ДК имени Горького, не то «Промка» — Дом культуры промкооперации, ныне — ДК имени Ленсовета, это два главных тогдашних очага культуры культурной столицы нашей родины. Может быть, и ДК имени Кирова, теперь не вспомнить. Не суть.
Дело в том, что тогда не совсем умерла, но была уже при последнем дыхании, мода на оркестрики в фойе больших кинотеатров и радиолы в клубах и кинотеатрах попроще. Музыка играла, иногда пели певицы, реже певцы, а публика танцевала. В тот раз это было уместно, так как пальто мы оставили в гардеробе. Фойе большущее, высоченное и не полупустое, а практически пустое — пар пять танцуют и пар пять стоят и сидят по периметру зала. Манера танцев была своеобразна. Партнерша кладет обе руки на плечи партнеру, а тот обнимет ее обеими руками и кладет свои ладони на лопатки, чуть ниже лопаток, чуть выше талии, на талию или насколько будет позволено ниже талии. Партнеры переминаются с ноги на ногу, практически оставаясь на месте. Если темп музыки медленный, то переступают в такт, если побыстрее, то через такт, а если еще быстрее, то через три такта, ориентируясь, не столько на музыку, сколько друг на друга, как птицы в стае.
Я пригласил Наташу, вышли мы на середину зала, стоим топчемся, как все. Вдруг от стены отделяется дама неопределенного возраста, идет прямо к нам и говорит что-то вроде: «Уважаемые гости, я вынуждена вам сказать, что у нас не разрешается танцевать в неподобающей одежде». Оказывается, представления о прекрасном, принятые в каких-то высших городских сферах, не допускают брюки на танцующих женщинах. Мы с Натальей, будучи в абсолютной уверенности, что достаточно элегантны, для дома культуры уж точно, вытаращиваем глаза. А дама делает строгое лицо и руки складывает, как регулировщик на перекрестке, указывая нам на выход. Пришлось нам подчиниться. Так я первый раз в жизни, но должен признаться, не в последний, был выведен с танцевальной площадки.
В Москве нравы были посвободнее, правда, как раз в то время меня не пустили в кафе (не в ресторан!) «Метрополь», потому что я был в свитере, а не в пиджаке и при галстуке. Целой компании пришлось искать другое пристанище на вечер.
Последняя история на популярную тему отличий Санкт-Петербурга от первопрестольной. Я не успел постричься перед отъездом и поехал в рекомендованную не помню кем парикмахерскую. Сажусь в кресло и по московскому обычаю, на вопрос: «Как будем стричься?» начинаю подробно рассказывать: «Сзади — на нет, как можно ниже, не подрубать и не подбривать, сверху чуть-чуть, виски…». Мастерица меня прерывает: «Так вам канадского?». Говорю: «Я, простите. не знаю, что у вас называется канадского». И получаю исчерпывающий ответ: «У нас, как у вас, а у вас, как у нас!» Сдаюсь и говорю: «Канадского, так канадского».
Смеялись надо мною, стриженным «под бокс», если по-московски, как над окровавленным Леней. Правда, только один вечер.
Примечания
[1] Калининский в честь — Михаила Ивановича Калинина (1875-1946) — российский революционный, советский государственный и партийный деятель. С 1919 по 1946 год занимал должность номинального главы государства в РСФСР, а затем и СССР (в разные годы именовалась по-разному: с 1919 года председатель ВЦИК, с 1922 года председатель ЦИК СССР, с 1938 по 1946 год председатель Президиума Верховного Совета СССР. Член Политбюро ЦК с 1926 г. (кандидат с 1919 г.);. Герой Социалистического Труда (1944). С легкой руки Л.Д. Троцкого, с семьёй которого семья Калинина некоторое жила в одной квартире, именовался «всероссийским, позднее всесоюзным старостой». Существенной роли в политической жизни никогда не играл.
[2] ЦДКА — Центральный дом Красной Армии (с 1946 года Советской армии, с 2016 г. Российской армии) им. М.В. Фрунзе — культурный центр вооруженных сил РФ. Судя по сведениям Wikipedia, в фонде библиотеки хранится свыше 500 тыс. томов. Она обладает уникальной коллекцией книг, среди которых «Арифметика» Магницкого (1703 г.), сочинения Михаила Ломоносова (1794 г.), рукописный Устав Петра I (1720 г.), переписка Екатерины Великой с Вольтером (1812 г.).
[3] Байка — мягкая, рыхлая, тяжёлая, обычно гладкокрашеная хлопчатобумажная ткань с густым двусторонним начёсанным ворсом. Плотная грубосуконная шерстяная байка выпускается с ворсом по лицевой стороне.
[4] Поставец — большие ящики с полками без дверец. Навешивались на стену на железные петли. Завешивались тканевыми занавесками. Поставец и шаф — упрощённая разновидность шкафа. Высота от 2 до 4 аршин, с дверями. Имели выдвижные ящики. Поставец, наглухо прикреплённый к стене, назывался рундук. Рундуки зачастую устраивали под лавками, особенно под коником. Шаф состоял из двух частей: в нижней части устраивали выдвижные ящики, в верхней части — полки с дверцами.
[5] Торфушка — плетеная из лозы корзина, широко использовалась для переноски торфа вручную на торфоразработках с 1920-х до 1940-х гг. Переносчицами торфа работали женщины, которых тоже называли торфушками.
[6] Трудодень — мера оценки и форма учёта количества и качества труда в колхозах в период с 1930 по 1966 год.. В СССР действовал обязательный минимум трудодней в год для трудоспособного колхозника, разный в разные периоды и в разных колхозах.
[7] Бродский И.А. (1940–1996) — «Бюст Тиберия», 1981.
[8] «Год великого перелома» — статья И.В. Сталина (1879–1953) «Год великого перелома: к XII годовщине Октября», газета «Правда» от 3 ноября 1929 г.
[9] Давид Бен-Гурион (1886 — 1973) — один из отцов основателей и многолетний премьер-министр Израиля, заявил после прочтения доклада, точно предсказав грядущее событие: «Если это не фальшивка, не специально подставленная нам дезинформация, поверь моему слову — через двадцать лет не будет Советского Союза». Он ошибся только в сроке — СССР протянул целых 35 лет.
[10] Левин А.Б. Предки. М.: ООО «Диджител Нью Принт», 2019; Левин А.Б. Лёля. Биография. Дневник 1929 — 1932. М.: ООО «Диджител Нью Принт», 2019
[11] Евангелие от Матфея 12:25. «Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит».
[12] ЭЭФ — электроэнергетический факультет.
[13] БАЗ — большой актовый зал в здании МЭИ, Красноказарменная, 17. Действительно большой зал с колоннами, антресолями и балконом.
[14] ГОСТ 2310-77. Молотки слесарные стальные. Технические условия.
[15] Силумин — сплав алюминия и кремния с массовой долей последнего от 0,04 до 0,2.
[16] Лефортовский парк — изначально Головинский сад, некоторое время назывался Анненгофская роща, московский исторический и природный памятник архитектуры и садово-паркового искусства, построенный в начале XVIII века, прилегающий к Екатерининскому дворцу, расположенный в Лефортовском районе. Один из старейших парков Москвы.
[17] Ершов Пётр Павлович (1815-1869), «Конёк-горбунок», ч.2, 1834 г. Также см. Александр Трифонович Твардовский (1910 — 1971), «Василий Тёркин, ч. 2. На привале» (1941 –1945). В. И. Даль поместил эту прибаутку в свой труд «Пословицы русского народа» (1853).
[18] Технологический институт — Санкт-Петербургский государственный технологический институт (технический университет), СПбГТИ (ТУ) (разг. Техноложка) — высшее учебное заведение в Санкт-Петербурге. Основан 28 ноября (10 декабря) 1828 года в Санкт-Петербурге. В записи числа Эйлера с точностью до девятого знака дважды повторяется год основания Технологического института (1828): e = 2,718281828.
[19] «Победа» — советский легковой автомобиль среднего класса, серийно производившийся на Горьковском автомобильном заводе (ГАЗ) в 1946—1958 годах. Заводской индекс модели — М-20. Всего было выпущено 241 497 машин, включая 14 222 кабриолета и 37 492 такси.
[20] ЗИМ — (после 1957 года ГАЗ-12), шестиместный шестиоконный седан большого и представительского класса, серийно производившийся на Горьковском автомобильном заводе (Завод имени Молотова) с 1949 по 1959 год (некоторые модификации — по 1960 год). «ЗИМ» — первая представительская модель Горьковского автозавода и последняя массовая модель большого класса, которая не была ограничена в своём применении. ГАЗ-12 использовалась для службы в таксомоторных парках, службах скорой медицинской помощи и в качестве персонального служебного автомобиля, предназначенного для советской, партийной и правительственной номенклатуры на уровне заместителей, но не первых лиц. В отдельных случаях продавался и в личное пользование. Всего с 1949 по 1959 год было выпущено 21 527 экземпляров ЗИМ / ГАЗ-12 всех модификаций.
[21] Микунь — город (с 1959 года) в Усть-Вымском районе Республики Коми Российской Федерации. Образует городское поселение «Микунь» и одноимённую станцию железной дороги.— Президиум Верховного Совета Коми АССР принял 10 октября 1947 г. указ об отнесении нас. пункта Микунь к категории рабочих посёлков. Президиум Верховного Совета РСФСР утвердил этот указ 12 мая 1948, и Микунь стал рабочим посёлком.
[22] Телега — разговорное, жаргонное слово, означающее кляузу, жалобу или донос в правоохранительные, государственные или партийные органы.
